O'er the Misty Park of Haga

Обнаружил у себя в черновиках начало фикла про няшечку и графа Кройца. Не знаю, будет ли текст когда-нибудь дописан, поэтому выложу огрызок, чтобы не потерялся.
Действующие лица:
Пропреций - граф Кройц, шведский поэт и дипломат
Тибулл - его близкий друг граф Юлленборг, шведский поэт, эстет, владелец знаменитого розового сада.

Поэтам нельзя стареть... - Поэтам нельзя стареть, - утверждал некогда Пропреций, и Юлленборг, глядя на него, искрящегося юностью и вдохновением, от всего сердца соглашался.
Но когда они оба все-таки состарились, он не находил в этом состоянии ничего дурного. Старость была по-своему красива и полна достоинства, мудрости и уравновешенности. Пылкие максимы Пропреция стали вызывать растроганную улыбку... Как и более безрассудные слова и поступки.
- Помнишь, как я бросился с моста? - именно с такой улыбкой спрашивает Пропреций (вернее, уже никакой не Пропреций, а его превосходительство посол Кройц), когда они, два импозантных пожилых иностранца, бредут рука об руку по нормандскому взморью.
- Ты едва не погубил нас обоих, сумасшедший, - Юлленборг поежился, вспоминая громкий всплеск, раздавшийся у него за спиной, когда он круто развернулся на каблуках и зашагал по мосту прочь, расставшись с другом, как ему думалось, навсегда. Сейчас он прекрасно понимал, сколько бравады и демонстративности было в этой выходке Пропреция, но тогда его пронзило ужасом, и он, не рассуждая, нырнул следом. Черная вода канала Риддарфьерден обожгла его холодом, поглотила и сомкнулась над головой. Меховой плащ отяжелел и тянул ко дну. Юлленборг выбивался из сил, прижимая к себе тонущего Пропреция и пытаясь вынырнуть. Пожалуй, эти два поэта никогда бы не состарились, если бы их не заметила и не выудила ночная стража.
Гремя зубами от холода, они каким-то чудом добрались до дома Юлленборга. "Что ты делаешь?" - возмутился Пропреций, когда друг начал срывать с него мокрую одежду. "Мы должны согреть друг друга, - ответил Юлленборг, - иначе - воспаление легких. Тепло человеческого тела - лучшее средство". "О, нет, я охотнее умру, чем вынесу такую пытку. Если ты не любишь меня, то зачем спас? Да знаешь ли ты, какая это мука для меня? Оставь меня! Оставь..." - умолял Пропреций, но все-таки они согрели друг друга.
Могли ли они, двадцатилетние, представить себе, что со временем и ужас, и наслаждение этой ночи оставят по себе лишь умиление, ностальгию и немного иронии?
Сейчас Пропреций, как уже говорилось, на дипломатической службе. Одновременно с его назначением во Францию у Юлленборга случилось обострение некой загадочной, но несомненно опасной болезни, от которой он спасался на водах в нормандском Форже. От Парижа до Форжа не более дня пути, и, конечно, посол Кройц навещал своего недужного друга при всякой возможности. Ни у кого это не вызывало ни малейших подозрений. Полгода Юлленборг проводил в Форже, полгода - в Швеции, деля досуг между литературными штудиями и всемерным улучшением и украшением своего замка Стремсбро. Он превратил замок в чудо из чудес, истинный рай на земле. Художники специально приезжали писать виды Стремсбро, и Юлленборг с гордостью присылал другу во Францию гравюры. Они мечтали, как однажды Кройц оставит службу, вернется на родину, и они вместе доживут свой век среди этой красоты.
С годами они становились все счастливее, хотя буйство страстей, конечно, поутихло (а может, поэтому-то они и стали безмятежны и счастливы?). Правда, однажды Юлленборг со смущением почувствовал, как рука Пропреция обвивает его талию, а губы прижимаются к шее, совсем как в старые добрые времена. Пришлось мягко отстраниться и напомнить:
- Друг мой, мне уже стукнуло пятьдесят.
"И тебе, между прочим, тоже", - мог бы прибавить он.
- Прости, - граф Кройц ласково улыбнулся, - иногда я забываю.
Он мог забыть, о да. Как-то во время прогулки по берегу моря Юлленборг заметил, как его спутник украдкой следит за юношей, собирающим устриц. Никакой ревности он не почувствовал. Ему даже нравилось, что Пропреций сохранил свежесть чувств. А главное, Юлленборг был теперь достаточно мудр, чтобы не сомневаться в его любви.
Прежде бывало... всякое. Время от времени у Кройца появлялся какой-нибудь юный румяный секретарь. Однажды, нетерпеливо сорвав галстук с его белой шеи, Юлленборг отпрянул, обнаружив под самым подбородком явственное пунцовое пятно. Кройц был прекрасным дипломатом, стало быть, лгать умел талантливо и бесстыдно, не смущаясь даже вопиющей очевидностью лжи. Он стал красноречиво уверять Юлленборга, что след этот оставлен им и никем иным, и - самое фантастическое - в какой-то момент почти убедил.
Была только одна измена, в которой Кройц сознался добровольно. Он опустился на колени перед креслом друга и, опустив голову, произнес:
- Милый Тибулл, Всевышний знает: я боролся с собою, я делал все, чтобы сохранить любовь и верность тебе, но не смог. Знаю, мне нет прощения, и молю лишь об одном: не будь слишком жесток со мной.
Оба они к тому времени были уже немолоды, и естественное благоразумие не дало Юлленборгу поверить в то, что он только что услышал. Он криво, нерешительно улыбнулся, ожидая, что это шутка, что друг сейчас рассмеется, обхватит его шею, покроет лицо поцелуями, а затем все объяснит. Но Кройц продолжал, не поднимая глаз:
- В ту ночь - увы, слишком памятную - я дал тебе клятву, что буду всегда честен с тобой и сразу признаюсь, если другой займет твое место в моем сердце. Этот момент настал, Тибулл. Я люблю... другого.
Молчание длилось долго. Юлленборг пытался выйти из ступора. Прыжок с моста вдруг перестал быть смешным мальчишеством и показался вполне достойным и логичным выходом из положения. В Форже, правда, мостов нет. Зато они есть в Париже. Хотя зачем ехать в Париж, если можно броситься со скалы в море?
- Кто он? - спросил Юлленборг. - Не волнуйся, я ничего ему не сделаю... Просто, я, наверное, имею право знать, да?
- Ты сам не догадываешься? - Кройц улыбнулся с печальной иронией.
- Уверяю тебя, не имею ни малейшего представления.
И тогда Пропреций с той же жалкой улыбкой произнес имя. Мягко и вкрадчиво оно соскользнуло с его губ:
- Густав.
Юлленборг вытаращил глаза. Он, конечно, знал, что молодой наследник трона, недавно посетивший Париж, произвел на Кройца... скажем так, глубокое впечатление. Самому Юлленборгу Густав не нравился: в столь молодые годы - и уже насквозь фальшивый, ни слова не скажет в простоте. Но Кройца этот маленький и нарядный, как куколка, живой и обходительный принц совершенно покорил. Бедный Пропреций даже уронил слезу, когда Густав уехал восвояси - уехал, кстати, уже в ином статусе, ибо в разгар его визита пришло известие из Швеции: умер король Адольф Фредрик, и отныне к его лукавому и обаятельному сынку придется обращаться "ваше величество".
- Ты ума лишился?! - закричал Юлленборг, придя в себя. - Надеюсь, ты с ним не...
- Нет, конечно, - успокоил его Кройц. - Я ни слова ему не сказал.
- И слава богу! Потому что это немыслимо.
- Немыслимо и невозможно, я знаю. Но как объяснить это моему глупому сердцу, которое продолжает обожать этого юношу вопреки всяким резонам?
- Так ты, значит, хочешь оставить меня, чтобы гоняться за мечтой?
- Я не хочу оставить тебя, Тибулл, - Кройц поцеловал сначала одну его ладонь, потом другую. - Ты все еще нужен мне. Но захочешь ли ты сам остаться со мной, зная, что ты не единственный?
Юлленборг рассмеялся и прижал его голову к груди.
- Знаешь, такого соперника я как-нибудь вытерплю.
И это оказалось мудрым решением, потому что безрассудное увлечение Пропреция молодым королем в конце концов сошло на нет. Сначала, конечно, было тяжело, потому что Кройц пребывал в некой любовной горячке. Днем он еще как-то держался, но по ночам начинался сумасшедший дом. "Я бы всю жизнь отдал, - шептал он, судорожно обнимая шею Юлленборга горящими и трясущимися, как в лихорадке, руками, - если бы хоть в эту ночь в моих объятиях был он или хотя бы некий дух, принявший его облик.


Пропреций был отозван в Швецию неожиданно для всех. Король захотел назначить его президентом своей канцелярии вместо Таубе, чье бешеное властолюбие, как видно, в конце концов утомило даже его. Юлленборг написал другу письмо, в котором советовал отклонить непрошенную честь, но, как и следовало ожидать, понимания не встретил: политика была единственной сферой, в которой между ними не было согласия. Кройц, в годы поэтической юности вольнодумец и почти республиканец, на склоне лет вдруг заделался фанатичным роялистом. Было величайшей неожиданностью обнаружить такие дремучие верноподданические чувства в этой ироничной и независимой натуре. Сам Кройц, разумеется, объяснял это взрослением, но Юлленборг знал, что идеалы его на самом деле остались прежними.